Марафон

Мара и Фон.

Скромная девушка по имени Мара с детства очень много размышляла. Всю свою сознательную жизнь она интенсивно анализировала всё окружающее, тем самым полностью отделяя себя от реальных внешних событий затемнённым акустическим стеклом собственных мыслей. В её внутренний мир мог проникнуть далеко не каждый. Во первых, у неё было не очень много друзей, а во-вторых, не все из них были способны хотя бы отдалённо уловить суть игр её изощрённого ума. Однако один старый знакомый Мары был в этом плане приятным исключением из общего правила. Он был довольно странным парнем - молчаливым, угрюмым и почти всегда погружённым в себя. Своими повадками и манерами он очень сильно напоминал Маре представителя средневековой европейской буржуазии. Их сходство дополнялось ещё и тем фактом, что этот немногословный человек ко всему прочему являлся этническим немцем. Поэтому Мара с самого первого дня их знакомства стала называть его Фон Бюргер, а со временем это прозвище сократилось и стало звучать просто "Фон", а слово "Бюргер" как бы негласно присутствовало при каждом обращении Мары к Фону. Совершенно непонятно, что являлось основой их связи в первые годы дружбы. Скорее всего, несколько лет они просто приглядывались друг к другу, с опаской оценивая странное и поразительного сходство своих личностей. Переломный момент наступил одним ничем не выдающимся вечером. Они встретились в городском парке на скамейке возле эвкалиптовой рощи. "Мара", - поздоровался Фон. "Фон", - кивнула в ответ Мара. Это было в их стиле – вместо стандартного приветствия произносить имена друг друга, выказывая таким образом совместное уважение и подчёркивая обоюдную радость встречи. Фон всегда здоровался первый, как истинный джентльмен и буржуа в одном лице. Поэтому со стороны их обмен любезностями звучал буквально как разделённое на слога слово "Марафон" - своеобразный конгломерат двух переплетённых вместе звуковых росписей. "Я хочу объяснить тебе кое-что", - сосредоточенно произнёс Фон, глядя куда-то вдаль, - "ты когда-нибудь слышала о фетишизации окружающей натуральности?". И, совершенно не дожидаясь ответа, он быстро продолжил, - "это когда вся твоя внешняя действительность становиться предметом слепого поклонения. А ведь когда ты видишь во всём естестве практически только сверхъестественные свойства, то у тебя не остаётся никакой свободы выбора или действий, и только твоё личностное отношение к происходящим событиям может быть изменено в таком случае. "Зачем ты рассказываешь мне всё это?", - с дрожью в голосе спросила Мара. "Знай же, дорогая подруга", - послышался в ответ взволнованный сдавленный фальцет, - "что ФОН - это и есть Фетишизация Окружающей Натуральности, только сокращённо. Я - Фон, и значит, фетишист. Ты будешь дружить со мной, несмотря на это?". Мара молча обняла его. "Фон, послушай меня. Как ты думаешь, что такое Мара?". "Я знаю только, что с иврита это переводиться как 'Горькая'. Только вот ударение надо на втором слоге поставить...", - выдавил из себя удивлённый Фон. "Значит, я горькая... А ну ка, подвинься поближе", - попросила Мара и резко притянула к себе своего собеседника так, что его правое ухо стала находиться точно возле мариных губ. "Ало, ало, как слышно", - отрешённо зашептала она прямо на ухо Фону, как будто бы говорила с кем то по телефону, но не была наверняка уверена в чьём-либо присутствии по другую сторону провода. "Ты что, с ума сошла?", - удивился Фон. "Да ладно, расслабься", - улыбнулась Мара, - "хотела вот по телефону поболтать, но как-то ФОНит...", - и, увидив немое удивление в глазах своего друга, Мара разъяснила, - "ФОН - это на английском телефон. Только вот произносить это слово надо с правильным англосаксонским акцентом. После этого они долго обзывались, конечно же, в шутку, по очереди повторяя : "Горькая! Телефон! Горькая! Телефон!", и громко смеялись, взахлёб произнося "Мара, Фон, Мара, Фон", смакуя новые значения этих слов. В результате всего этого над эвкалиптами разносились радостные возгласы : "МараФон! МараФон!", и случайные прохожие в испуге шарахались в стороны. Наконец, успокоившись, Мара продолжала : "Я тоже буду с тобой предельно откровенна. МАРА - это Монистический Антропоморфизм Расщеплённой Абсолютности. Ты когда-нибудь слышал про это?". И, совершенно не дожидаясь ответа, она быстро продолжила, - "это когда ты, будучи не в состоянии прочувствовать целостность всех явлений мира из-за их иллюзорного многообразия, пытаешься своим мыслительным процессом разделить полную картину сущего на эфемерные составные единицы, а затем, чтобы оправдать это расщепление, начинаешь переносить на эти созданные самим же собой осколки абсолютной реальности присущие человеку психические свойства. А потом вообще начинает казаться, что у тебя нет никакой свободы выбора или действий, потому что некие внешние силы управляют происходящими событиями... А ведь все эти псевдо-энергии являются только лишь множеством различных отражений мироздания в биллионах умственных калейдоскопов, и поверь мне, Фон, у них вообще нет никаких качеств и олицетворять их просто бессмысленно. Понимаешь?". Фон кивнул, улыбаясь, и ответил : "Конечно, Мара. А ведь самое дикое здесь то, что потом, копаясь в этом битом стекле, мы пытаемся на его основе выстроить доказательство неделимости вселенной или найти одну-единственную первопричину бытия, а затем обожествить эту несуществующую ложную основу совокупности всех форм и материй. А зачем тогда изначально нужно дробить общий фундамент бытия на много отдельных частей, скажи мне, Мара? Ведь абсолютность является монистичной как раз до расщепления, потому что потом она становиться уже как минимум относительной дуальностью из-за наличия двух или больше, а обычно - огромного количества сравниваемых друг с другом составных...". "Фон, ты молодец. Всё сразу понял. Но ты вникни в один простой факт - я ведь МАРА. И поэтому Монистический Антропоморфизм Расщеплённой Абсолютности у меня в крови, только сокращённо. Просто прими меня такой, как я есть. Пока я мыслю и думаю, я разделяю и собираю вновь. Такая уж моя горькая доля". Они немного помолчали. Теперь всё вдруг встало на свои места и стало предельно ясно. Вместо того, чтобы просто наблюдать и воспринимать, Мара, Фон, да и многие другие тоже донельзя искажали всё вокруг, становясь покорными рабами своих галлюцинаций. Причем была совершенно не важна конкретная форма видений каждого отдельно взятого человека. Добавить к этому было просто абсолютно нечего. В парке тем временем уже ощущалось приближение вечера. Солнце подошло предельно низко к черте, после которой единственный путь назад возможен только в обход земного шара. По дорожке мимо скамеек быстро вышагивал спортсмен - наверное, марафонец. Он как бы соревновался в беге на длинную дистанцию с собственной тенью. Его уши плотно закрывали наушники, а на поясе болтался MP3 плейер, передающий в них музыку. Когда он поравнялся с Марой и Фоном, то им стали слышны звуки океанских волн, записанных в прослушиваемом марафонцем файле. Они как бы были разобраны на дигитальные нули и единицы и собраны вновь в бесплодной попытке передать настоящий шум прибоя. Звуки компьютерных волн соревновалось между собой, полностью теряя свою изначальную безусловность. Маре показалось, что если бегун включил звук плейера настолько громко, что звуки, извлекаемые им, слышали все вокруг, то он, безусловно, считал, что этот ненатуральный морской шум каким-то образом поможет ему в его побеге от реальности. Рискуя испортить себе слух, субъект с наушниками явно верил в возвышенность природы немного фонившей мелодии. А Фон, глядя на эту странную картину, решил, что здесь идёт речь о банальном товарном фетишизме и мужик просто быстро уходит от полиции, предварительно украв спортивные кроссовки и проигрыватель MP3 в знак поддержки борьбы против овеществления производственных отношений между людьми в условиях капиталистического рынка. Явный сюрреализм всего происходящего подчёркивала странная картина на жёлтой майке бегуна. На ней был изображён занесённый в международную красную книгу грызун МАРА из семейства полукопытных. ФОН картины составляло голубое африканское небо. Казалось, что Мара тоже бежит марафон жизни по бескрайней саванне всех миров на фоне абсолютной реальности, которая воспринималась ей как голубой цвет неба. Мара и Фон вздохнули и, попрощавшись, побрели в разные стороны, думая о полной бессмыслице философских размышлений и однозначной никчемности конечных умозаключений.